читать дальшеБрайан ненавидел это место. Но и нигде в другом не смог ужиться.
Каждое утро он выходил на мостки и смотрел на неподвижную, черную, словно смола гладь озера и снова и снова задавал себе один и тот же вопрос: Что он тут делает?
После этого ежедневного ритуала начиналась обычная жизнь, которая состояла либо из поездки в ближайший городок за провизией, где в местном супермаркете он краем уха слушал новости цивилизации, либо он поднимался в мансарду и творил.
Когда-то он был талантливым художником.
На слове «когда-то» обычно у него сжимались кулаки, и он с упорством маньяка писал одну картину за другой. В конечном итоге, все они оказывались похожими одна на другую, такие же мрачные, как и все что окружало Брайана. Однообразными и статичными, как вода черного озера на котором стоял его дом. Поэтому он ставил их лицом к стене, ему казалось, будто иначе комнаты наполняются какими-то призраками.
Когда-то у него была совсем другая жизнь. Абсолютно.
Хорошая работа в агентстве. Заказы. Как хобби – персональные выставки в частных галереях, которые держали несколько его друзей.
Он не мог вспомнить сейчас, о чем были его картины. Какие они были. Он давно ориентировался в творчестве на мнение критиков из «Кроникал», одобрительных рукопожатий друзей и восхищенного взгляда подруги жизни.
Судьба щедрою рукой раздавала ему бонусы. У него было все.
О том, что стало причиной, смены костюма от Армани на фланелевую рубашку, а Альфа Ромео на скромный грузовичок, он старался не вспоминать. Старался. Но воспоминания иногда приходили не прошеными гостями, да еще в таком количестве, что пивом недружный хор их голосов было не заглушить.
Виски он не любил, зато предпочитал водку, к которой его пристрастил один русский, давно эмигрировавший в Америку, но так и не прижившийся в ней. Брайан не раз спрашивал у Кирилла, в чем собственно он видит смысл надираться в стельку. На что получал удивительный ответ, что, мол, мир от этого кажется менее дерьмовым, чем есть на самом деле.
Видимо, Брайану было не дано видеть глазами странного художника-эмигранта Кирилла. Сколько он не пил, ни дом этот пустынный, ни озеро не исчезали, от этого к непрошенным воспоминаниям присоединялась тоска и почти нежно гладила его сердце.
Нетвердой походкой он снова выходил на мостки и орал во все горло, как он ненавидит эту неподвижную водную гладь. Она отвечала ему полным равнодушием.
Его отпускало. До утра. Ровно до тех пор, пока он снова шел к берегу, чтоб почувствовать, как под ногами прогибаются старые, деревянные доски. И потом начиналось все сначала, будто кто-то запускал одну и ту же программу изо дня в день.
Дом он в свое время купил почти не глядя. Это было модно – работать за городом, в тишине, правда, тогда все это казалось относительным. И тишина и одиночество.
Первое время добровольного затворничества к Брайану все еще стремились приехать друзья, наверно, чтоб удостовериться, что он действительно сошел с ума и, видимо, опасаясь подхватить эту заразную болезнь, испарялись, кто навсегда, кто предпочитал звонить раз в полгода с банальными вопросами «как дела?».
А Брайан и не стремился к общению. Он как цепной пес разогнал последних зевак и остался наедине с созданным им самим миром.
твс